Первый гипотетически возможный вариант ответа на вызов глобализации - полное ее приятие. Совершенно очевидно, что, приняв такой сценарий, сказав глобализации «да», государство должно подстроить под этот критерий свои вооруженные силы. Такой вариант предполагает полный отказ от стратегических видов вооружений (или по меньшей мере передачу стратегического оружия под американский контроль), превращение армии в модернизированную «региональную полицию», укрупненную версию внутренних войск. Задачи таких вооруженных сил в рамках глобализации будут заключаться в осуществлении полицейского контроля над теми территориями, которые «мировое правительство» выделит той или иной стране в качестве ее квоты в согласии с общей моделью военно-стратегического проекта в планетарном масштабе.
Ориентированная на глобализацию либеральная часть российской политической элиты, начиная с 90-х годов, ратует именно за эту модель реструктуризации ВС: отказ от стратегических видов вооружений и переход к компактной модернизированной армии «полицейского типа».
Второй вариант ответа на вызов глобализации - региональная глобализация, империи «больших пространств». В его основе - концепции многополярного мира. Здесь вместо полной стратегической десуверенизации большинства государств предполагается система нового стратегического баланса, где несколько «больших пространств» обладают относительной независимостью друг от друга, которую они способны подтвердить на практике, в том числе и своим военным потенциалом.
Данная модель также предполагает определенную степень «глобализации» - но на сей раз глобализации частичной, относительной, «региональной». Здесь возникает не одна «Мировая Империя», но несколько империй, каждая из которых уравновешивает другие. В данном случае также происходит частичная десуверенизация отдельных стран, но не в пользу одного-единственного полюса планетарной власти («мировое правительство»), а в пользу региональной инстанции наподобие Европарламента или других руководящих органов Евросоюза. В такой картине будущего армия ядерной державы должна ориентироваться на совершенно иную модель, в которой на первый план выходят стратегические виды вооружений, активная инновация в этой области.
Но вопрос в том, достаточно ли для реализации модернизации собственного потенциала у государства российского уровня развития? Ведь опыт СССР показал, что развитие стратегических видов вооружений в одиночку может привести страну к экономическому перегреву, а позже и к краху. В связи с этим правомерна постановка вопроса: а не целесообразно ли в модели многополярного мира проводить модернизацию данного сектора ВС в тесном сотрудничестве с другими «большими пространствами» (Евросоюзом, державами Азии, исламскими государствами и т.д., даже – в особом формате – с США). Задача выхода на уровень полноценной стратегической субъектности в многополярном мире решается только за счет того, что держава подключает к ее решению внешний ресурс – экономический и технологический.
Американское «большое пространство» может превратиться в настоящего партнера России только тогда, когда развитие иных полюсов достигнет определенного критического порога, за которым стратегическая доминация США будет надежно локализована в замкнутом пространстве между Тихим и Атлантическим океанами.
Если бы мы поставили перед собой задачу активно способствовать превращению Евросоюза, исламского мира и крупнейших держав Азии в мощные и самостоятельные империи (через обеспечение доступа к нашим собственным военно-технологическим возможностям), то полученные от этого средства можно было бы использовать на осуществление стратегического рывка в области модернизации собственных ВС. Это привело бы к нашему новому технологическому отрыву от конкурентов, но уже на качественно более высоком уровне.
Понятно, что, идя на такой шаг, мы по собственной воле наделили бы более слабых в военном смысле партнеров важными козырями, которые впоследствии могут быть использованы (теоретически) и против нас самих. Но рывок в модернизации всегда предполагает определенный риск, именно на такой риск пошло сталинское руководство, развивая в 20 - 30-е годы промышленные, технологические и военно-стратегические контакты с Германией, что в результате способствовало повышению обороноспособности СССР накануне Великой Отечественной войны.
Третий вариант ответа на вызов глобализации – сохранение статус-кво. Держава сохраняет ядерный статус, модернизируя свои стратегические силы в тех рамках, которые позволяет ее внутренний потенциал. Она не погружается в глобализацию, но и не бросает единственной сверхдержаве вызова; взаимодействует с другими державами в военной сфере, но не идет на риск содействия развитию их стратегического (ядерного) потенциала.
Однако, как представляется, этот инерциальный сценарий может привести на практике к тому, что США продолжат постепенное укрепление своей мощи до такого состояния, позволяющего навязать всем государствам планеты «новый мировой порядок». Многополярность не состоится, так как остальные «большие пространства» подпадут под англосаксонский стратегический контроль без такой внешней уравновешивающей базы, которую до сих пор представляет собой Россия.
Три сценария ответа на вызов глобализации порождают соответственно три базовых модели военного строительства в ХХI веке. Эти модели, безусловно, могут корректироваться в деталях с учетом локальных угроз-вызовов, а также внутренней обстановки (межэтнические и межконфессиональные конфликты, сепаратизм, экономический, социальный и политический факторы).
Итак, логика военного строительства полностью зависит от фактора геополитического выбора, который осуществляется не в военной сфере. Клаузевиц, назвавший «войну продолжением политики», до сих пор вполне актуален. Армия, какой ей быть и какую функцию выполнять, - суть производные от политической воли. Вместе с тем заметим, что в самом определении понятия «политика», по мысли немецкого философа и юриста Карла Шмитта, уже содержится изначальное деление на «друзей» и «врагов», которое и формирует в дальнейшем все остальное. В нашем конкретном случае ситуации начала ХХI века важно политически определиться в первую очередь в отношении глобализации – это «друг» или «враг»?
