Специфический «хозяйственно-культурный тип» – ХКТ (С.П.Толстов, М.Г.Левин, Н.Н.Чебоксаров, В.Б.Андрианов, Г.Е.Марков и мн. др. авторы) определял эти особенности внутренней организации скотоводов-номадов.
Однако при столкновениях кочевых народов (тем более, если за ними, как обычно, стояла поддержка сильных держав), в таковых отражались политические хитросплетения. Укреплялись эти тенденции с вхождением кочевых и полукочевых этносов данного региона в состав России, их постепенном переходе к оседлому земледелию и рыболовству(1). Показательных примеров тому большое количество.
Любопытно, что не только внутриэтнические, но и некоторые межэтнические взаимоотношения могли оформляться средствами потестарного строя (в т.ч. «внешней эксплуатации» – Л.Е.Куббель). Речь идёт о традиционных в кочевой среде отношениях «припущенничества» (или, как в Букеевской орде XIX в., «приёмных приговоров») в отношении прикочевавших или взятых в плен чужеродцев. А также об этногруппах «чужого» происхождения, названных автором в одном из предыдущих сообщений «болдырными» (хакасск. «бельтир, пельтир» – «устье, слияние рек», калм. «балдр», тюрк. «болдыр», русск. диал. «болдырь» – это «потомок смешанного брака, метис»).
Такая «нечистокровная», т.е. неполноправная группа, оседлые земледельцы-«тумáки», бежавшие в сер. XYI в. к Астрахани «на Бузан», были известны в Большой ногайской орде, жившей по Яику (Джайеку, Жайеку). Аналогичный слой – «эмеки/джемеки» – образовался у астраханских татар ногайского происхождения («едисан/джетисан») в XYII-XYIII в. Войны, которые Россия вела на Северном Кавказе и участие в них астраханцев разных этносов, пополняли его военнопленными, бравшими в жёны местных женщин. Схожую же функцию в улусах Калмыцкой степи выполняли т.н. «кетчинеры».
Среди приволжских казахов хана Букея и его потомков, с их переселения в 1801 г., значительную роль играли «тюленгуты» (среди которых автору известны этноэлементы северо-кавказского и калмыцкого происхождения). Они исполняли при хане военно-полицейскую (т.е. внутриполитическую) функцию(2). В дальнейшем она перешла к «нугай-казакам», потомкам бежавших в казахскую степь из-под Оренбурга служилых ногайцев. Впрочем, в 1836-37 гг., при восстании Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова, отряды «нугай-казаков» защищали хана, но двое мужчин с характерным именем «Нугайты» (В.Ф.Шахматов) были известны среди видных лидеров восставших.
Однако, верх одержало вновь потестарное устройство: «тюленгуты, тюленгиты» составили отдельный казахский род (с подразделениями) в Букеевской орде. А «нугай-казаки» в районе Жанибека оформились в группу родов (уйсен, кояс, костанбалы и казан-колак) – тоже казахских, но помнящих до сих пор об особенностях своей этноистории.
Жизнь на «границе цивилизаций» вносила серьёзные коррективы в весь уклад жизни рассматриваемых кочевников и полукочевников. С сер. XYIШ по сер. XYIII в. обозначилась тенденция к письменной фиксации и кодификации кочевого обычного права. На съезде в Джунгарии в 1640 г. всеми ойратами и делегатами от калмыков с Волги (тогда ещё живших только в правобережье) были принято «Их цаажин бичиг» – «Великое степное уложение»). У калмыков в 1750 г. его дополнили законы Дондук-Омбо, а в 1822 г. крупным шагом к приведению обычного права в соответствие с официальными стали т.н. «Зензелинские протоколы». У казахов (исследования И.В.Ерофеевой, Т.И.Султанова и др.) это произошло почти сразу после вхождения казахов Младшего жуза в состав России, при хане Тауке (1729-48), в его законах «Жети жарга».
Влияние региональных властей на положение дел в степях отражало Положение от 19 мая 1806 г. «О землях кочевых народов Астраханской губернии» (3). Реформы М.М.Сперанского («Сибирское уложение» от тюля 1822 г. и отдельно в 1827 г. «Положение о кочующих инородцах») как раз и стоились на сочетании государственных и потестарных элементов во внутреннем и внешнем управлении кочевыми и полукочевыми сообществами.
Естественным образом и последовательно сокращалась сфера влияния и власти прежней аристократии. Астраханские потомки эмира Эдиге – мурзы (князья) Урусовы и Тимбаевы в 1811-35 гг., просто в «текущем статистическом» порядке (при регистрации в «ревизских сказках»-переписях), утратили права на дворянства и значительную часть своего привилегированного статуса. В частности, их уравняли в правах, как государственных крестьян, с прежними зависимыми земледельцами-«эмеками», владеть которыми претендовали потомки мурз.
Во внутренней Букеевской орде власть ханов (потомков Чингиз-хана) стала ближе к сер. XIX в. уже номинальной и официально ликвидирована после правления Сахип-Гирея (1845-47 гг.).В дальнейшем потомки ханов («тюре», «ак-сияк») выделялись лишь только положенным особым, символическим приветствием в их адрес, а также и особой тамгой, семейными преданиями (у Н.Н.Харузина и др. авторов).
Сословие тарханов у башкир (род Юлаевых-Азналиных и мн. до.) уже не прослеживалась после ликвидации в 1865-59 гг. особого военно-служилого («башкирского») сословия и превращения бывших воинов в обычных крестьян новой, Уфимской губернии.
Кочевое скотоводство постепенно уступало место оседлому земледельческому труду. Укреплялись связи с соседними народами, осуществлялся интенсивный и плодотворный культурообмен. Рос уровень образованности. Специфические степные культы (т.н. в науке «кочевой шаманизм») сохранялись лишь в элементах; они, как и следовавший им «альтернативный», в первую очередь, суфийский, или дервишеский ислам уступали место каноническому, «мечетному» мусульманству.
Пригородные (вокруг г. Астрахани) юртовцы стали оседлыми, согласно их воспониманиям (сохранено в архивах) «после похода царя Петра», т.е. в теч. XYIII в., а объединившиеся с ними едисанцы – в 1801 г., в момент ппреселения новых кочевников - букеевских казахов. Из полуоседлой жизни полностью осели на землю в нач. XX в. (за основу обычно берётся 1929 г.) другие нижневолжские ногайцы – карагаши, кундровцы и утары-алабугатцы, а также астраханские туркмены (племена абдал и игдыр).
К нач. XX в. оседлая жизнь всё более распространялась в приволжских и пркаспийских улусах калмыцкой степи, а также во Внутренней (Букеевской) орде – особенно вокруг её территориально-политического центра, Ханской ставки. Уже в советское время, к концу 30-х гг. XX в., процесс седентаризации был, в основном, завершён. Иные, кроме указанных выше, этносоциокультурные особенности переходного состояния от скотоводства к земледелию: подростковые союзы «жиен/джиен», культы святых мест - «эвлие/аулья» у тюрок и сходные ритуалы «земли и воды» у калмыков-рыболовов Прикаспия (сохранённые, в различной степени, и до нынешнего дня) – привлекаются автором в сообщении на данной конференции для дополнительного обоснования его версии.
Многие характерные моменты прежнего кочевого скотоводческого уклада (в частности, упомянем порядки и правила родового – казахск. и ногайск. «ру» – строя, обычно-правовых «адатов» и мн. др.) были привлечены на рубеже XX-XXI вв. в процессах т.н. «этнического возрождения» в республиках СНГ и регионах России, где проживают потомки носителей этого специфического ХКТ. Эта составляющая сыграла, опять же, в основном, политическую и сопряжённую социально-психологическую роль. Поскольку воспроизвести пытались традицию в её производной, «вторичной» форме (К.В.Чистов), утратившую постоянство и последовательность своего осуществления, не имеющую полного соответствия современным реалиям.
Тем не менее, многовековой опыт (в частности, заключённый в фольклоре) хранит огромные воспитательные возможности. А глубинный пласт этнической традиции (тем более в столь интересных и специфических формах, как рассмотренные) ещё только понемногу становятся доступен средствам научного исследования. Потестарные и обычно-правовые механизмы, несколько модифицированные, продолжают действовать, особенно, на бытовом уровне, в сельских местностях. Они отражаются в общей культуре (особенно, на духовно-бессознательном её уровне), влияют на общественную жизни, имеют выходы и в политической сфере.
Большое количество историко-этнологических источников по номадологии (кочевниковедению) ещё только ожидает своего введения в широкий аналитический оборот, рассеяно по архивам и музейным хранилищам. Потому важная работа по изучению этих проблем должна стать предметом совместных усилий и постоянного сотрудничества учёных разных регионов и государств.
(1) См. подробнее: Викторин В.М. Российское государство и кочевые народы // История России. Россия и Восток (серия «Мир истории»). СПб., 2002 – С. 152-189.
(2) Уместно и поучительно вспомнить, что и в древних Афинах «полисéйя» (т.е. городская надзорная служба, первая известная полиция – малопочтенная, в общественном мнении, миссия) набиралась именно из заведомых «чужаков», не связанных родовыми и земляческими узами, из рабов-вольноотпущеенников, этнически скифов, восточно-иранского по языку народа, в прошлом тоже кочевавшего.
(3) См.: Викторин В.М. Указ. раб. – С. 183.
ДОСЬЕ ПОРТАЛА "ЕВРАЗИЯ"
Виктор Михайлович
Викторин, Cоветник губернатора Астраханской области,
кандидат исторических наук, доцент, докторант (ист-этн.
религиоведение) РАГС при Президенте РФ
