Александр Батанов: Специально на тему свободы и справедливости мы подготовили сюжет, который и предлагаем вам посмотреть.
Сюжет (текст – Александр Дугин): В политическом и философском языке понятия "свобода" и "справедливость" чаще всего противопоставляются друг другу. Они редко когда могут быть соединены вместе. Их принято противопоставлять: или - "свобода", или - "справедливость". Что-то одно. Хорошо, конечно, быть здоровым и богатым, куда лучше, чем бедным и больным. Но жизнь, чаще всего, ставит нас перед более трудным и менее однозначным выбором.
Понятие "свобода" в современной политологии обычно связывается с идеологией либерализма. Сам термин "либерализм", образованного от латинского "liberties", т. е. "свобода", принято прикладывать к области экономики, подразумевая "свободу торговли, свободу рынка". В расширительном значении понимается всякая свобода человека от государства или каких-то иных традиционных социальных институтов, включая церковь, общину, обычаи и иные правила, и даже семью. Так, свобода нравов и, в частности, нарушение супружеских законов называется словом, образованным от того же корня, "libertine", "libertinish".
Идеология либерализма относится к разряду правых идеологий, поэтому российские "правые", сторонники свободы индивидуума от государства, вплоть до отмены самого государства, объединены в России в "Союз правых сил". Обратите внимание на слово "правых". Философия либерализма учит: "Человек, предоставленный самому себе (т. е. получивший максимум свободы) лучше адаптируется к окружающим условиям. Движимый разумным эгоизмом и, не обращая внимания на окружающих, он достигает цели любыми путями, наслаждаясь жизнью себе в удовольствие". Это могло бы показаться циничным и аморальным, но либералы защищают свою позицию так: "Если каждый человек общества свободен и действует только исходя из своих эгоистических интересов, обогащается и ищет личного преуспевания, то все общество в целом рано или поздно начнет процветать: ведь оно состоит из отдельных единиц, который счастливы в одиночку.
"Апологеты свободы" аргументируют свою позицию тем, что "дух предпринимательства приводит к развитию других общественных институтов, а стихия рынка приводит к удовлетворению всех потребностей, поскольку гибко реагирует на динамику желания людей". Свобода, безусловно, помогает сильным личностям, открывает перед ними далекие горизонты. Но, вместе с тем, слабых и обездоленных, неспособных подняться с опорой только на собственные силы, она повергает в отчаяние, закрывая путь к спасению.
Свобода может привести к богатству и к нищете, к славе и к ничтожеству, к победе и к поражению. Но в любом случае человек предъявляет претензии только к себе: в либеральной философии "никто никому ничего не должен". Те страны, которые добились максимального экономического и технического развития, действительно, пришли к этому, двигаясь по пути либерализма, следуя принципу "свобода – превыше всего".
Понятие "справедливости", в политической философии, напротив, соответствует "левым" идеологиям. Это совсем иной подход. Справедливость понимается как равномерное распределение благ, ресурсов, возможностей между всеми членами общества, коллектива, народа. Если "принцип свободы" - либерализма, поощряет эгоизм, заботу о своих индивидуальных интересах, то "принцип справедливости" ставит в центр альтруизм, заботу о ближнем, сострадание и сопереживание. Справедливость - понятие коллективное. Оно понимает, что общество основывается на нравственном принципе, и в этом случае более сильный обязан делиться с более слабым. Забота об обездоленных и неимущих возлагается на процветающих и преуспевающих. Основная здесь идея - привести общество к равновесию, чтобы все отвечали за всех в едином, сплоченном и солидарном ритме. Понятие "справедливости" - "левое". "Левые" всегда ищут пути к перераспределению богатств, власти, безопасности между всеми членами общества.
Чаще всего высшей инстанцией, которой поручено осуществлять справедливость, является государство (то самое, против которого либералы неустанно ведут борьбу). В таком случае государство выступает как арбитр, как судья, как высшая инстанция, к которой каждый гражданин может прибегнуть за помощью, защитой, справедливостью. Справедливость можно установить и защитить только сообща: соборно или коллективно. Общества, во главе угла которых стоит справедливость, дают гражданам высшее чувство уверенности, защищенности, спокойствия. Здесь слабый, больной и неловкий знает, что у него есть защита и покровительство.
Но вместе с тем такая философия сдерживает развитие предпринимательского духа, ограничивает инициативы, лишает сильных индивидуумов стимула к личному продвижению, где результаты все равно будут поделены на всех. На лицо две противоположные ценностные системы, два типа общества, две модели государства. В России мы знаем и то, и другое. В недавнем советском прошлом, при социализме, во главу угла была поставлена социальная справедливость, и дело не в том, что на практике она не соблюдалась или оставалась только в лозунгах или речах. Нравственность советского человека структурировалась через превосходство понятия "справедливости", и именно благодаря справедливости предлагалась потерпеть некоторые ограничения свобод.
Начиная с "перестройки" мы сделали резкий крен в противоположную сторону. Теперь наступил черед либеральных преобразований, рыночных реформ. Мы отказались от социальной справедливости и перешли к ценностям свободы. И снова не важно, реальна или мнима была эта свобода на практике. Главное, что, осудив социализм и общинность, мы переметнулись к западной, либеральной, капиталистической системе. А значит, сделали ставку на свободу. Сегодня представляется, что увлечение свободами спало: идеологи либерализма больше не в почете. Но и к ценностям справедливости социализма и государственности мы пока не вернулись. И оба этих понятия - "свобода" и "справедливость" - снова стоят для русского человека под вопросом. Так что самое время задуматься над их значением, над их диалектикой, над их глубинным смыслом. Что же мы, в конце концов, хотим? Свободы или справедливости?
Александр Батанов: Опыт перестройки дал достаточную возможность почувствовать понятие "справедливость" через несправедливое отношение властей и элит. А в понятиях свободы население недокушало, недобрало своих ощущений. И сегодня понятие "свобода" так или иначе востребовано в обществе.
Александр Дугин: В нашем обществе все более или менее нормально именно со свободой. У нас есть свобода экономической деятельности, свобода выражения своих позиций. А вот со справедливостью плохо. В России получилось, как обычно: из огня да в полымя. Мы отказались от ориентации на справедливость, признав ее второстепенной, или не нужной, или не соответствующей. И тем самым свобода оказалось в избытке.
Владимир Миронов: Справедливость - это не просто равномерное распределение. Грубо говоря, мы можем поставить вопрос о справедливости по вкладу человека. Ясно, что точки зрения прямого распределения она будет несправедлива. Поэтому здесь тоже надо уточнять понятия. А вот что касается свободы, то здесь тоже непростая ситуация. "Свобода" – это отрицание прошлой целесообразности во имя некоторых целей. Эти цели, действительно, могут носить коллективный характер, могут носить индивидуальный характер. Либеральные ценности – это эгоистические ценности. Но эгоизм - это лишь одно из проявлений неверно понятой свободы. Так же, как и простое потребительство, которое заставляет человека потреблять в угоду своим прихотям. Эгоизм - это преодоление свободы другого человека ради себя. Или волюнтаризм, который подчиняет своим внутренним устремлениям все остальное. Поэтому я согласен, что иногда понятие свободы, понимаемое эгоистически, больше наносит вреда.Можно быть свободным в тоталитарном обществе, внутренне свободным, и можно быть очень несвободным человеком внутри самого демократического общества. Это все-таки выбор человека.
Александр Батанов: Есть известное выражение Герцена: "Можно считать, что рыба рождена летать, но приходится постоянно плавать в воде". Английский мыслитель Иса Берлинг считает, что в социальной и политической мысли русские мыслители не принесли ничего, и все термины заимствованы нашим обществом из европейского общества. А поскольку "железный занавес" был не только во времена советской власти, но еще со времен петровских и до него, то любая европейская мысль воспринималась, как абсолютная. А русские люди умеют абсолютизировать любое понятие, поэтому у нас "вырванные" понятия "свободы" и "справедливости" возведены в абсолют. Такой абсолютизации нет в современном европейском обществе, мы превозносим на флагах понятие "свободы", как главное достоинство, достижение нашего общества.
Валерий Коровин, эксперт Центра геополитических экспертиз: Понятия "свобода" и "справедливость" больше относятся все-таки к морально-нравственным категориям. И здесь нужно учитывать контекст, в котором используются эти понятия. Как известно, можно выделить два цивилизационных контекста. Это - "цивилизация Суши" и "цивилизация Моря". В зависимости от этих контекстов изменяется и представление о понятии "свобода" и понятии "справедливость". То, что является "свободой" в контексте динамичной, атоминизированной "цивилизации Моря", где главенствует индивидуализм, то совершенно враждебно воспринимается там, где главенствует коллективный принцип, т. е. где свобода воспринимается в контексте некого целого коллектива или общины. То же самое касается и справедливости. Для индивидуалиста, для которого все атоминизировано, справедливо получать столько, сколько он заработал. Это совершенно иначе воспринимается в контексте коллектива, где справедливость воспринимается так, что раз коллектив является субъектом социальной деятельности, то, следовательно, должен получать весь коллектив, затем равномерно распределять между своими членами. Итак, в зависимости от контекста, от наиболее укрупненных аспектов, получаются два совершенно разных представления о "свободе" и два разных представления о "справедливости": если "цивилизация Суши" – то коллективное мышление, а если "цивилизация Моря" - индивидуальное.
Евгений Борисов, студент философского факультета МГУ, эксперт Института стратегической безопасности: Когда мы размышляем о свободе, мы рассуждаем о ней не как о какой-то абстрактной вседозволенности, а как о сущностной метафизической категории. Нам, прежде всего, важно понять, что свобода - это право выбора, причем право выбора между принципиально отличными ипостасями. И в этом смысле вопрос о свободе может рассматриваться и может быть решен исключительно в религиозном ключе. Почему? Потому что в религиозном ключе мы можем разделить людей на праведников и грешников. И рассмотреть как праведники и грешники понимают вопрос выбора. Мы видим, что грешники все время выбирают между страстями, т. е. не осуществляют принципиального выбора между ними. Какая разница между больше есть, больше пить, больше спать? Это, по сути, одно и тоже. А праведники в определенный момент своего бытия совершают принципиальный выбор между добром и злом. Т. е. между различными категориями. И здесь мы как раз и видим, что пересекаются понятия, категории "свободы" и "справедливости". Только справедливый человек, т. е. праведник, может быть человеком свободным. Здесь уже упоминался термин "либерализм". Интересно вспомнить, что есть еще другое этимологическое звучание. В латинской традиции "Liber" - греческий Вакх, бог вакханалий. И либерализм в таком ключе получается "вакханалией". Лично для меня свобода - это право выбора, причем право выбора легитимного и направленного на добро моего микромира и одновременно учитывающего интересы макромира, в котором я живу.
Марк Давыдов, студент философского факультета МГУ: Свободу можно разделить на "свободу для" и "свободу от". "Свобода для" - наши возможности: свобода предпринимательской деятельности и т. д. "Свобода от" - свобода от всего зла, которое существует. Наши родители в нас воспитывают, и школа должна в нас воспитывать, "что есть зло", "что есть добро". И если общество, государство и все остальные знаю "что есть зло", "что есть добро", то почему бы себя не отгородить от зла? Таким образом "свобода" - право выбора, выбирать между курить - не курить, пить - не пить, казино - не казино, наркотики - не наркотики и т.д. Здесь должно быть освобождение от зла. Русская традиция исторически сложилась, что русский человек воспринимает свободу как вседозволенность. Это не совсем правильно. Даже, наверное, совсем неправильно. Есть светофор. На "зеленый" мы переходим. На "красный" мы должны стоять. Но русский человек, понимая под "свободой" вседозволенность, переходит на любой свет.
Павел Зарифуллин, директор интернет-портала "Геополитика.Ру": Я считаю, что всё-таки нельзя делить понятия "свобода" и "справедливость" по цивилизационным аспектам. В тех же Соединенных Штатах существует целый ряд своих собственных представлений о справедливости. Например, клан Рокфеллеров более сотни лет финансирует баптистскую общину (он относится именно к этой общине), где действуют законы о справедливости, по которым необходимо и увечных, и неполноценных членов профинансировать, облагородить и дать им все, что они пожелают. Тоже самое можно сказать про масонские ордена, в которых попробуй унизить или оскорбить своего масонского брата, на какой бы социальноq ступеньке он не находился, пускай даже один член масонской ложи - президент, а другой - ботинки чистит на Бродвее. То же самое можно сказать и про наш опыт. Мы, например, знаем, что старообрядческие общины, которые существовали России, понимали справедливость глубоко, сущностно для своей общины. И ради своей церкви они строили храмы, они давали деньги членам своей общины, помогали своим старцам. Которые, с капиталистической точки зрения, ничего не делали, но они были совершенно свободны вовне, и они строили отношения с другими миром исходя из того, что справедливость - это внутреннее, коллективное, конфессиональное. А свобода - это то, что вовне. Это развитие собственных устремлений, собственной агрессии, собственных интеллектуальных представлений на весь остальной мир. Так и везде все этносы, все конфессии делятся по этому принципу. Мы и не-мы. Свобода - вовне, справедливость - внутри.
Сергей Жаворонков, старший эксперт Института переходного периода: В свое время Монтескье из четырех ценностей, которые определяют принципы либерализма называл такую ценность, как "право сопротивления насилию". Что касается экономики, то в экономике выделяют, прежде всего, низкие налоги и низкие социальные расходы государства. Потому как любое перераспределение, которое осуществляется, якобы, в интересах бедных, это, прежде всего перераспределение, осуществляемое в пользу чиновников. Что касается "справедливости", то это понятие скорее философское, не прикладное и спекулятивное, потому что можно найти тысячу аргументов, почему каждый конкретный человек достоин чистить туалеты или кататься на мерседесе. Это не возможно взвесить рациональным образом. Поэтому в условиях свободной конкуренции и власти закона, а не власти силы, человек гарантировано занимает то место, которое ему положено. Таким образом, демократическая система, рыночная экономика справедливы сами по себе.
Евгений Борисов: Прозвучало мнение, что справедливость возможна только внутри конфессий. Т.е., по сути, каждая конфессия структурируется своим пониманием справедливости. Мне кажется, что это социологический подход, который в данном контексте не совсем уместен, хотя бы просто потому, что конфессия - это, прежде всего, сакральная община. И здесь следует вспомнить о словах Христа, который призывал проповедовать всем народам и языкам. И получается что сущностью христианства как раз и является открытость справедливости для всех, а не старание замкнуть, поэтому, кстати, церковь и называется "универсальной", "кафолической", т.е. всемирной.
Александр Дугин: Необходимо уточнить, кто является субъектом свободы. Если мы хотим примирить эти понятия – свобода и субъект – то нам надо расширить понятие "субъекта свободы" от индивидуума к коллективу. Свобода для народа, для общества, для государства.
Сюжет (текст – Александр Дугин): Если принцип свободы прилагается к отдельной личности, то мы имеем дело с той или иной разновидностью либеральных идеологий. Философы считают, что идея свободы личности кривится в христианстве, которое впервые утвердило принцип личной ответственности человека перед Богом и личного спасения. Известно изречение Святого Серафима Саровского: "Спасись сам и сотни вокруг тебя спасутся".
Но трактовка принципа свободы воли в западном христианстве и православии существенно различается. Причем это различие с веками только усугублялось. Православие, признавая принцип личного спасения, все-таки тяготеет к соборности: без Церкви нет спасения. Причем православное учение понимает Церковь, как совокупность верующих. Собственное спасение - дело личности, но создание предпосылок его - дело общее, всецерковное, всенародное. Отсюда повышенное внимание в православной культуре и истории к коллективному субъекту: Церкви, народу, государству. Свобода отдельного человека отходит на второй план перед свободой православной веры, православного народа, православно государства. И даже в советское время это понятие о коллективном субъекте сохраняется, хотя и в искаженных, подчас открыто антихристианских формах.
Совсем иная форма в западном христианстве. Здесь с самого начала во главе угла - человеческий индивидуум. И Церковь у католиков есть совокупность священников и монахов, т.е. клира. И понимание народа и государства вполне прагматичное. Это по выражению Блаженного Августина, "град земной погрязший в грехах и ведущий нескончаемую борьбу с градом небесным", который воплощен в католической церковной организации. В ходе протестантской реформы этот принцип индивидуальности в западном христианстве еще более абсолютизировался, и у протестантов постепенно отпало само представление о церкви с ее иерархией, с ее таинствами, с ее обрядами и преданиями. По мере секуляризации из этого и родилась идеология либерализма, уже лишенная всякого религиозного содержания. И эти метаморфозы в западной истории всегда были сопряжены с индивидуумом начиная с эпохи разделения церквей на Восточную и Западную более тысячи лет назад.
Итак, в западной христианской и постхристианской культуре носителем свободы является индивидуум, в первую очередь восточной и православной русской культуре свобода, как ценность, прилагается к коллективному субъекту. Для нас, русских, по меньшей мере нравственно полноценных русских, совершенно очевидно, что человек не может быть свободен, пока его народ, его государство, общество в котором он живет, несвободно. В этом проявляются извечные противоречия между Западом и Востоком.
Александр Батанов: В русской истории есть одна особенность. Ни российское общество, ни православная церковь не переживали того, что переживало европейское общество. Т. е. не было Реформации, не было периода Возрождения, и поэтому многие понятия, в том числе "свобода" и "справедливость", они сохранились в неком идеалистическом, девственном представлении. Т. е. они не подвергались апробации входе каких-то дискуссий и потрясений в стране.
Владимир Миронов: Понятие индивидуализма, которое связано с западной цивилизацией, оно еще связано с тем, что церковь, католическая церковь, более рационализирована, и поэтому все понятия рационализируются на уровне самих понятий и доведения трансляции до человека. Поэтому понятие "свобода" трактуется, прежде всего, именно как свобода - внутренняя, индивидуальная. Но здесь не следует перебарщивать. Потому что мы можем довести до абсурда и коллективное понятие о свободе, которое господствует в первую очередь в православии, получив такие коллективные понятия о свободе, когда индивид вообще задавлен. В основе свободы лежат общезначимые ценности, а вот сама общезначимость порождает коллективность. Когда мы поступаемся свободой не ради каких-то своих эгоистических, а ради общезначимых целей, мы действительно становимся свободными. Приведу пример из Франкла. Он описывает концентрационный лагерь, в котором люди поставлены в жесткую тоталитарную систему. И происходит любопытная вещь, что люди сами становятся несвободными. Т.е. их сначала настолько сильно опускают, что колонну в тысячу человек охраняют всего два солдата, иногда с несколькими собаками. И колонна гипотетично может распасться, убежать, но она этого не делает. Т.е. свобода, с одной стороны, это готовность индивида к коллективной свободе, а с другой стороны -неготовность починяться.
Александр Дугин: Один из выступающих уже говорил о "свободе от" и "свободе для". Действительно, есть свобода, понимаемая как "liberty", т.е. "свобода от" - это и есть та самая экономическая, либеральная свобода, "не вмешивайтесь в мою жизнь, оставьте меня в покое и я сделаю, что хочу". А есть содержательная свобода, которая в английском языке определяется понятием "freedom". Эти две свободы противопоставляются. И что интересно. Если о социальной свободе можно говорить с политической точки зрения и требовать ее, требовать "liberty", то "freedom" - это "внутренняя свобода", это "внутреннее состояние". Совершенно справедливо можно говорить о возможности быть свободным при тоталитарной системе. Есть качественная индивидуальная свобода, которая, как справедливость является внутренней. Есть социальное воплощение свободы - "liberty". Но есть и социальное воплощение справедливости. Есть высшее религиозное понимание справедливости. Но есть еще и требование социальной справедливости. И эта вещь имеет такую же формализацию и политизацию, как формальное политическое требование свободы. Между ними существует оппозиция. Точно так же в рамках конкретной политической жизни между сторонниками свободы и сторонниками справедливости существует напряжение, в том числе и политическое, и психологическое.
Юрий Горский, наставник Евразийского Союза Молодежи: Я считаю, что свобода и справедливость - это совершенно русский вопрос. И мне кажется, что он больше сопряжен с волей. Русский человек больше ищет воли, чем свободы. Когда же говорят о вседозволенности, это приводит к бунту. А воля должна приводить к другому. Как сказал Серафим Саровский, "Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи", - я именно за такую свободу. Справедливость тоже русский вопрос. Что для русского человека - справедливость? Это жить по правде. Жить не по лжи. Причём, когда это является внутренним законом, так, как говорил апостол Павел: "Вы, не зная закона, но закон соблюли. Потому что имели закон внутри себя". Лично я онтологически чувствую себя свободным, а социально - нет. Для меня существует две реальности: христианские молитвы и правила – это одно, но когда я выхожу из дома, то понимаю, что мир жесток и там надо больше требовать справедливости, чем свободы.
Александр Дугин: Мы говорим о политической, социальной свободе. Все говорят, что её хотелось бы, но в нашем обществе её явно недостаточно. При этом мы забываем, что справедливости-то в нашем обществе нет вообще! Социальная справедливость - она вообще снята с повестки дня, о ней никто не говорит. Почему ни у кого не возникает ощущения её недостаточности? Почему никто из вас не сказал, что у нас в обществе вообще нет социальной справедливости, нет ее критериев? И на самом деле это очень плохо. Неужели вас все устраивает в том мире, в котором мы сейчас живем?!
Марк Давыдов: Можно выделить понятия добра и зла. Мы говорим, что справедливо, а что несправедливо. Мы это можем определить. И зачем совершать какие-то злые, несправедливые поступки, когда у нас есть право выбора совершать добро - рожать детей, чем совершать зло - убивать людей, у нас есть право выбора зарабатывать деньги или их воровать. И если мы понимаем, что вот это - зло, а вот это - добро, то тогда зачем нам такой выбор? К сожалению, я живу в свободном обществе, и мне это не очень нравится. А хотелось бы жить в обществе справедливом - чтобы государство или кто-то другой ограничил злые, т. е. деструктивные, свободы, которые меня разрушают. Справедливость здесь, наверное, исходит из правды. Т.е. поступать по правде. Но кто определяет степень правды? И так как мы говорили о субъекте свободы и справедливости, то стоит отметить, что этим самым субъектом являются не эгоистические свободы, а некое общее благо. В восточное философии есть учение "Дао" ("Путь"), в котором говорится, что если за человеком есть путь, то он сильнее и знает куда идет.
Владимир Миронов: Лично я чувствую себя свободным. Но одновременно с тем я согласен с коллегой, что, если мы исходим из общих ценностей, думаем о других людях, то, при царящей несправедливости, моя свобода ограничена переживанием этой самой несправедливости.
Александр Дугин: Я чувствую себя свободным человеком и социально и, если угодно, внутренне. Но я считаю, что, тем не менее, чувство справедливости - чувство альтруистическое, и исходит из понимания себя как центра мира. В этом отношении для меня, по моему внутреннему этическому устройству, благо других людей - ближних и не ближних, благо моего народа - вещь настолько сильная, настолько живая, что, когда я вижу несправедливость к близким, т.е. к людям моего народа, моей нации, моей религии, то это меня также затрагивает и даже в большей степени, как если бы это касалось меня лично. Я считаю, что в нашем обществе, действительно, идет некая грань между теми, кто воспринимает боль другого как свою, не потому, что они хорошие, а потому, что это тысячелетиями в нас закладывалось, и теми, кто учится вслед за западными моделями воспринимать боль чужого (или благо) безразлично. И вот между этими вещами проходит водораздел. И политический, и социальный, и психологический. Молодое поколение, к величайшему сожалению, сейчас больше тяготеет к тому, чтобы примирять эти вещи к индивидууму, мерить все индивидуальной меркой. У нас эти западные модели укореняются, и я вижу в этом огромную угрозу безопасности России, потому что чувство справедливости для русского человека всегда было его идентичностью.
B>Владимир Миронов: Человек способен пожертвовать своей свободой ради другого человека. Вот эта готовность жертвовать ради другого человека, если мы чувствуем несправедливость, осознаем эту несправедливость, - великое качество человека, отличающее его от животного.
Александр Батанов: В российской традиции принято воспринимать понятие "справедливость", как сказал наш молодой эксперт, термином "правда". То есть правдоискательство, поиск истины. А понятие "свобода" у нас заменяется термином "просвещение" Т.е. "просвещать" своих крепостных крестьян, но пороть их розгами на конюшне. От баланса между свободой и справедливостью будет зависеть идеология будущей России, наша национальная идея. Посмотрите на политический спектр. У нас есть "правые" партии - СПС и "Яблоко". Они - либералы. То есть за свободу. За свободу в индивидуальном понимании. У нас есть КПРФ - коммунисты. Они за справедливость. За социальную справедливость. Взгляды Жириновского квалификации не поддаются. И ,наконец, у нас есть самая большая партия в России - "Единая Россия", которая не делает свой выбор ни в сторону свободы, ни в сторону справедливости, а хочет сочетать и то, и другое. Быть может таково веление времени.
Сюжет (текст – Александр Дугин): Сегодня все общество активно обсуждает национальную идею. Либералы предлагают свою версию. Коммунисты - свою. Пытаются продвинуть что-то свое и национал-популисты. Самая крупная партия - "Единая Россия", в свою очередь, не спешит формулировать национальную идею, обнародовать свою идеологию. Понятно, что это слишком ответственно, потому что идеология партии власти - идеология самой власти: и Правительства, и Президента. И запрос здесь особый. Но и без идеологии партии, претендующей на историческую миссию возрождения российской государственности, не обойтись. И рано или поздно "единороссы" опубликуют свою национальную идею. Какой она будет? И чего в ней будет больше: свободы или справедливости? "Правого" или "левого"? Пока однозначно на это ответить невозможно. Но идеологическая жизнь в "Единой России" кипит. А раз так, то и понятие свободы и справедливости становится в центре партийных идеологов. Им предстоит нелегкий выбор. Речь идет не о философском споре между сторонниками "свободы" и "справедливости", речь идет о выборе пути для великой страны. Пока этот выбор не сделан. Но бесконечно откладывать его нельзя. Итак, что же мы выбираем, как национальную идею? Свободу или справедливость? Что будет осью идеологической программы самой крупной партии России?
Михаил Кропанев, студент МГУ: Мне кажется, что власть пытается усидеть на двух стульях: выбор происходит между коллективным и индивидуальным началом. Но в российской, прежде всего, правовой традиции принято сочетать коллективное начало с индивидуальным. При этом коллективное начало было всегда главным для России. Но с другой стороны можно понимать это коллективное начало "соборно", т.е. если я внутри свободен, то подразумеваю свободу остальных людей. И отсутствие национальной идеологии, национальной идеи является большой угрозой для национальной безопасности России. Потому что без идеологии трудно воспитывать молодежь, трудно определять вектор своей внешней и внутренней политики.
Александр Батанов: Лет пять назад вся партийная дискуссия сводилась к материальному аспекту жизни нашего общества. А сегодня на повестку дня встает категория нравственная: свобода и справедливость. И если правящая партия или иная другая владеет этими понятиями и донесет это до населения страны в доступных пониманию терминах, то она имеет шанс победить или набрать какое-то количество голосов в Думе. Не это ли и есть подходы к нашей национальной идее?
Валерий Коровин: "Единая Россия" при выборе своей идеологии должна исходить из соответствующих русскому духу, восточных цивилизационных представлений. Понимать свободу посредством нашей общинной, соборной природы, понимать ее в неком сакральном ключе, исходящем из русских представлений о том, что свобода - это свобода общения с Богом, свобода нашей общины. Т.е. свободу в политическом секторе можно выделить как правый элемент. В то же время надо учитывать наш общинный, соборный, русский подход к справедливости. То есть, в первую очередь, то, о чем говорил Александр Гельевич - социальная справедливость. Этот элемент в политологическом секторе является "левым" элементом. Таким образом, что касается свободы, то здесь надо взять "правый" идеологический подход, а что касается справедливости, то тут - "левый", что, в принципе, соответствует нашему восприятию реальности. В том числе свободы и справедливости.
Проблема современной России в том, что мы не можем приблизиться к нашим онтологическим, цивилизационным подходам, которые максимально соответствуют нашему русскому мировосприятию. Мы либо берем правую идеологию, но в западном, индивидуалистическом понимании, либо левую идеологию, но, опять же, в западном, менее соборном, менее общинном восприятии. Не хватает "русского подхода" в нашей российской политике, заключающегося в соборности, в общинности, в том понимании, в котором это традиционно воспринимали русские люди. И вот такой партии как раз и нет. Может, хотя бы "Единая Россия" станет такой партией, раз она претендует на то, чтобы стать "партией большинства".
Владимир Миронов: Может, тогда и не нужна единая партия? Может, совокупность всех партий и будет составлять все эти разные грани? Пусть партии либеральная, демократическая, "правая", "левая" дополняют друг друга, создают коалиционные правительства.
Александр Дугин: Единственной таковой партией может быть церковь, Русская Православная церковь. Только она отстаивает принципы свободы и справедливости в своей социальной доктрине - для всех граждан в равной степени, исходя из традиций. Но это не политическая сила.
Александра Чепрокова, студентка МГУ: Глядя на "Единую Россию", мы можем увидеть потрясающую ситуацию: население совершенно свободно, ориентируясь на свой выбор голосует за "Единую Россию", позволяя ей формировать большинство в органах власти. Не учитывать мнение - это несправедливо. Это социально несправедливо по определению. В свою очередь "Единая Россия" за отсутствием идеологии позиционирует себя, как "партия власти". Мы же хорошо понимаем, что и без идеологии "Единая Россия" прекрасно существует. А следующим этапом она уменьшает количество альтернатив и уменьшает величину свободы выбора в обществе и замыкает население на самом себе. Ситуация сама по себе потрясающая, но не учитывать мнение населения будет социально несправедливо.
Александр Дугин: Много ли раз в истории люди отдавали свою свободу другим? Люди свободно голосуют за "Единую Россию", чтобы она взяла их свободу, и это нормально, это по-русски, потому что от "Единой России" требуют справедливости. Тогда "Единая Россия" должна, я в этом согласен с коллегой, соответствовать нашим интересам, должна взять на себя ответственность за всю совокупность наших людей реально, идеалистически. Но тогда это должна быть идеологическая партия, соответствующая интересам населения. Тогда она эту свободу "переварит". В противном случае она просто лишит свободы людей и все.
Павел Зарифуллин: Если в чистом виде давать такие понятия, как "свобода" и "справедливость", то "Единая Россия", боюсь, все разнесет. Эта партия была построена на полной стерильности. Поэтому дать им эту идеологию прямо сейчас, значит объявить начало конца. Эту партию еще предстоит создать. И если сейчас, на месте справедливости в нашем обществе после 1991 года "черная дыра", и никто не знает, что это такое – справедливость, то мы - мыслящие, интеллектуалы России - должны, исходя из опыта наших предков, из философии русской мысли охарактеризовать ее. И когда "freedom" убьет "liberty" и появится справедливость, то эта партия образуется сама собой.
Юрий Горский: Если "Единая Россия" - это попытка синтезировать свободу и справедливость, то справедливости ради эта партия должна самоупраздниться в силу своей не функциональности. А в силу свободы надо, чтобы посвободнее стало от нее в Думе. Поэтому, если "Единая Россия" захочет синтезировать эти вещи, то она должна будет решить вопрос о своем существовании. А что касается создания "Партии", то я считаю, что такая "Партия" будет создана. И пример синтеза свободы и справедливости в истории был в лице Церкви.
Александр Батанов: "Единая Россия" не откажется от претензий быть доминирующей партией. И ей придется услышать чаяния общества и понятия "свобода" и "справедливость", которые, возможно, не свойственны менталитету депутатов-"единороссов", но нам это предстоит увидеть в течении одного-двух лет.
Александр Дугин: Итак, "свобода" или "справедливость"? Привычная для нашей философской и культурной традиции пара противоположностей. Вопрос: "Свобода и справедливость?" точнее всего формулируется, как "Свобода или справедливость?". Либо - либо. Сейчас Россия находится на распутье. Идти за "свободой" - значит идти на Запад, а идти за "справедливостью" - значит возвращаться к своим национальным корням и социальным устоям. И вместе с тем для русской традиции чрезвычайно важно понимание внутренней и религиозной свободы, а также пронзительное осознание свободы для всего народа, для всей нации.
Я бы поставил ценность справедливости на первое место. Это по-настоящему русское понятие. И именно оно должно стоять в центре нашего духовного возрождения. Но свобода, осознанная в русском ключе всей нашей истории и нашего самосознания, также чрезвычайно важна. Надо только правильно отыскать ей место в контексте национальной идеи. Правильно ее понять, истолковать, осмыслить. Все ценностные понятия по-своему хороши. Но смысл исторического выбора. как раз и состоит в том, чтобы выбрать из них самую важную. Выстроить иерархию ценностей. Если же этого не делать, то мы получим "идеологическую кашу" и "формалистическую демагогию", в которой набросано все, что попало. И как следствие: никто ни за что не отвечает.
Вообще в нашем обществе как-то незаслуженно занижены статус и значение философии, мысли, размышления. Власть является технологией и менеджментом только в своих наиболее материальных сторонах. Но выбор пути, масштабное национальное решение, определение вех развития проистекает из напряженной работы мысли философии. Россией должны править философы. Особенно сегодня, когда в наших душах и умах царят смятение и беспорядок.
