Ровно так же относится бодрствующий человек к голосу подсознания: он очевиден и непристоен. Культура, сфера образов и, в конце концов, реклама ставят работу с бессознательным на поток, всячески обыгрывают его сюжеты. Нечто подобное проделывают и авторы хлестких передовиц, бойко утверждающие, что в «основе чеченского конфликта лежит нефть», что «исход выборов в России зависит от поставок газа в Европу», а «неудавшийся переворот в Венесуэле заказали американские нефтяные магнаты».
Если мы заглянем в истоки формирования современных экономических теорий, то наша аналогия между природными ресурсами и областью бессознательного получит новое подтверждение. Базовые теории классиков либеральной мысли были по сути лишь применением рациональной номиналистской философии (Ньютон, Локк, Гоббс и т. д.) к области хозяйства. Подобно тому, как рационалисты сводили весь процесс познания к рассудочной деятельности, освобождаясь от «иррационального» - т.е. «бессознательного», «природного», «инстинктивного», «архаического», «сакрального» - в человеке, так и отцы-основатели классической политэкономии выделяли в хозяйственной деятельности те элементы, которые наиболее соответствовали коду рационализации и оптимизации, оставляя в стороне те стороны хозяйства - природные, исторические, обрядовые и т.д. - которые не укладывались в рассудочные клише.
Рационализм классической либеральной теории был, кстати, унаследован и марксистами, хотя во многих вопросах позиции этих экономических школ существенно разнились. Маркс видел современного человека как существо, полностью преодолевшее природу и целиком социальное. Поэтому в теории социализма рационализация хозяйства заняла столь же центральное место, как и в либерализме. Природа же ограничивает эту рациональность спонтанным узором своих проявлений. Если понимать «природные ресурсы» в широком смысле, то современная экономическая система борется не за «природные ресурсы», но против «природных ресурсов», стремясь в конечном итоге окончательно эмансипировать хозяйственный цикл от всех естественных зависимостей.
Данные теоретические соображения нашли отражение в тезисе «неисчерпаемости (бесконечности) и бесплатности природных ресурсов». Такими «бесконечными и бесплатными» природные ресурсы, действительно, были в XVIII-XIX вв. Или, точнее, в общем контексте капиталистического хозяйства предел стоимости природных ресурсов стремился к нулю. Как и во многих других областях позитивистских наук и в самой структуре дифференциальных исчислений, бесконечно малой погрешностью пренебрегали. Сделав такое допущение, основатели экономической науки двинулись дальше - к тем областям хозяйственных алгоритмов, где природы как фактора уж не было. Схемы рассудка подавили погрешности бессознательного. Исключив природу, экономика стала рассудочно-позитивной.
Первые подозрения в неадекватности такого подхода стали проявляться параллельно в разных областях науки - как естественной, так и гуманитарной. Параллельно обнаружению в XX веке фундаментальных противоречий в основе классических аксиом физики и кризису позитивизма в философии человечество столкнулось со сходной проблемой и в сфере экономики: природные ресурсы оказались конечными, ограниченными и отнюдь не бесплатными, т.е. имеющими самостоятельную стоимость, связанную с многочисленными факторами - причем не только чисто экономического, но и политического, шире, геополитического порядка. Это теоретическое положение в экономике человечество познало эмпирически - в форме империалистических войн, конфликтов цивилизаций, борьбы за ресурсы.
"Психоанализ, привязанный к пространству"
Тема природных ресурсов, их местонахождения, доставки, рынков сбыта вписана в конкретные пространства, где живут народы, пролегают конкретные политические, этнические, религиозные, культурные, цивилизационные границы. И если взглянуть на карту основных месторождений глазами геополитика, мы получим в высшей степени поучительную модель, объясняющую многие темные стороны современной политической и экономической истории. Геополитику поэтому не случайно называют «политическим психоанализом, привязанным к пространству».
С геополитической точки зрения панорама природных ресурсов выглядит уже не некой поверхностной картиной (что, где находится, насколько ресурсов хватит человечеству, где, что и кому выгоднее продать, как и куда удобнее доставить, где переработать и т.д.), а гораздо более сложной, где собственно экономические показатели и расчеты ставятся в зависимость от более глубоких и неочевидных процессов.
Перевод темы экономики природных ресурсов в геополитическую плоскость даст нам новое понимание множества труднообъяснимых закономерностей: почему разрабатываются те или иные месторождения и не разрабатываются иные, казалось бы, более привлекательные? Почему маршруты доставки полезных ископаемых сплошь и рядом выбираются не самым оптимальным с чисто экономической точки зрения образом? Как связаны политические процессы в основных ресурсодобывающих странах с полезными ископаемыми и т.д.?
В реальной жизни пока не существует единого человечества, единой системы управления. Поэтому тезисы о контроле и управлении природными ресурсами не могут разбираться абстрактно, в утопическом ключе - как «осознанная задача всего человечества, стоящего перед проблемой оптимизации этой жизнедеятельности». До сих пор существуют антагонистические противоречия между различными регионами земли, и если они перестали формулироваться в колониальных или идеологических терминах, это не значит, что они исчезли вовсе.
С геополитической точки зрения существуют две основополагающие модели (базовых проекта) обращения с реальным пространством нашей планеты. Это - силы Суши (теллурократия, евразийство) и силы Моря (талассократия, атлантизм). Основой полюса Суши (Евразии) является так называемый heartland, «сердцевинная земля», которая лежит в глубине российской территории. Это - оплот теллурократии. Противоположное «островное могущество», «морское могущество» (Sea Power), называемое талласократией, находится либо в береговом секторе (на начальном этапе), либо в океаническом секторе (на более поздних этапах). Между этими двумя геополитическими началами и развертывается многоплановое противостояние, которое напрямую затрагивает также область природных ресурсов.
Способ контроля над Евразией может быть двояким. И это принципиально. Континентальный способ контроля над Евразией предполагает преобладание импульса, исходящего изнутри континента, из heartland'а. В геополитике название политического образования, контролирующего на данный момент heartland, не принципиально - будь это Российская империя, Советский Союз, Российская Федерация, СНГ или какое то новое образование, которое может возникнуть на этой территории. Задача сухопутного полюса - максимально расширить свое влияние на те зоны, которые лежат между heartland'ом и акваторией, омывающей евразийский материк, максимально интегрировав их в стратегическом, экономическом смыслах.
Естественно, то же самое касается и ресурсов. Евразийский подход к ресурсам состоит в создании единой ресурсодобывающей и ресурсоперерабатывающей сферы на максимально широком пространстве континента. Это определяет требования к пространственному размещению транспортных сетей, газопроводов и нефтепроводов, в частности, позиционирование центров переработки, способы доставки вторичной продукции и т.д. Относительно доставки ресурсов можно сказать, что евразийский проект состоит в связывании каждого конкретного месторождения с внутриконтинентальными пространствами. Если мы учтем этот факт, то станет понятно геополитическое значение газопроводов и нефтепроводов, связывающих российские, центрально-азиатские и кавказские месторождения с Европой (и Тихоокеанским регионом) континентальной сетью.
Вторая модель контроля над Евразией (и соответственно, над природными ресурсами) - это контроль внешний, со стороны Моря (талассократии). Этот тип контроля над той же ключевой стратегической зоной предполагает внешнее освоение «берегового пространства» (rimland), которое отделяет «сердцевинную землю» от теплых морей. Эта вторая модель связана исторически с англосаксонским могуществом, Британской империей и США. В этом случае предлагаемая геополитическая модель совершенно другая. Здесь речь идет о связывании структуры «береговых пространств» с заокеанским центром силы и о манипуляции планетарной стратегией с помощью контроля над водными просторами - морями и океанами.
Если евразийский сухопутный импульс стремится интегрировать материковое пространство, то атлантистский, морской импульс, напротив, ставит своей целью не допустить этой интеграции, преградить доступ к теплым морям, установить контроль по всему периметру береговых пространств. В случае природных ресурсов здесь также напрашивается альтернативная система их разработки, переработки, транспортировки и сбыта. Транспортировка производится преимущественно морскими путями с помощью танкеров.
Таким образом, существует не единый план энергетического развития планеты, разработки природных ресурсов, а как минимум два.
То, с чем мы имеем здесь дело, это не просто конфликт двух идеологий. С точки зрения геополитики идеологические системы Британской и Российской империй могут быть как противоположны (капиталистическая и социалистическая), так и тождественны (одинаковая в основных чертах демократия). Но и первая, и вторая конкретные формы, в которые облекаются геополитические противоречия, второстепенны, суть же остается неизменной. Даже в том случае, если это противостояние, эта борьба за модели освоения, переработки и сбыта тех или иных природных ресурсов разворачивается в форме цивилизованного диалога, ситуация остается крайне напряженной. Вопрос о том, какие месторождения следует развивать, каким образом они будут влиять на экономику регионов и каким образом доставлять природные ресурсы и куда, на какие рынки, не может быть рассмотрен в исключительно энергетическом, экономическом смысле в отрыве от геополитики. С точки зрения чисто энергетической или чисто экономической мы никогда не объясним множество явлений, связанных с этой сферой. За покровом цифр, данными геологоразведки, информацией о создании холдингов и т.д. скрыты глубинные геополитические тенденции.
"Береговая зона" и диалектика природных ресурсов
Теперь рассмотрим несколько более пристально, что представляет собой сегодня «береговая зона», rimland, которая тянется через европейское пространство, Ближний Восток к Дальнему Востоку и Тихоокеанской зоне? Некогда сама Европа (особенно Англия и Франция) была полюсом Запада, фокусом атлантизма и выполняла в планетарном масштабе ту талласократическую функцию, о которой мы говорили выше. Когда в течение ХХ века центр тяжести атлантической системы сместился западнее, по ту сторону океана, теперь уже сама Европа стала периферией атлантического сообщества. На данный момент Европа представляет собой некоторое «промежуточное пространство», контролируемое стратегически - в том числе и через энергоресурсы - американским полюсом.
В то же время объединенная Европа, очень мощная экономически, безусловно, заинтересована в том, чтобы усилить свою энергетическую безопасность, которая является прямой предпосылкой возвращения Европы в историю как важного геополитического субъекта. В этом смысле она фундаментально заинтересована как в прямом взаимодействии с ближневосточными регионами и проведением в них своей, независимой от США, ресурсодобывающей политики, так и в развитии евразийских месторождений и, соответственно, в транспортировке ресурсов по сухопутным маршрутам. Благодаря такой диверсификации поступления энергоресурсов Европа может сделать тот энергетический, а в конечном итоге, стратегический и геополитический скачок, к которому она тяготеет как новый потенциальный субъект, получающий большую степень свободы в проведении собственной геополитической стратегии в пространстве rimland.
В таком свете вопрос о российско-европейских, российско-американских, российско-арабских отношениях в огромной мере предопределен размещением месторождений, их объемом, возможностью технологического освоения и статусом в международной политике, который имеет та или иная страна. Россия как Евразия должна выстраивать свою ресурсную и энергетическую политику внутри страны и за рубежом исходя из своих собственных интересов, которые по определению не могут совпадать с тем, что устраивает атлантический полюс. Нетрудно сделать вывод, что в этом вопросе евразийские интересы России и энергетические приоритеты современного Евросоюза очень близки. Иными словами, и Россия, и ЕС заинтересованы в реорганизации ресурсной и энергетической политики на значительном секторе rimland'а, «береговой зоны» от Европы до Ирана и Центральной Азии. И столь же очевидно, что США, напротив, заинтересованы в сохранении статус-кво.
Теперь обратимся к восточному сектору «береговой зоны», окаймляющей евразийский материк. На Дальнем Востоке в рамках тихоокеанского региона существует пространство, которое во многих отношениях можно сопоставить с современной Европой. В первую очередь, речь идет о Японии и ее геополитических и энергетических перспективах. Своих ресурсов в Японии нет, и это при том, что она представляет собой колоссальный рынок их потребления. Поэтому Японии так же, как и Европе, жизненно необходимы альтернативные способы поставки энергии. На основе этой логики и возникла идея создания системы транспортных сетей, которые бы связали Японские острова с континентальной Евразией.
Однако реализации этого проекта препятствуют политические моменты и вопросы о Курильских островах. Кстати, ту же функцию выполняет темы Чечни и «прав человека» в российско-европейских отношениях. В обоих случаях мы видим, что серьезной реорганизации геополитического пространства Евразии в выгодном для основных ее субъектов - России, Евросоюза и Японии - ключе препятствуют моменты, чье геополитическое значение представляется несопоставимо малым перед лицом той перспективы, которая открывается в сфере энергетического сотрудничества и совместной стратегии разработки природных ресурсов. Сама по себе эта диспропорция уже наводит на мысль, что за этими «политическими» вопросами стоят фундаментальные интересы третьей стороны, заинтересованной в сохранении статус кво. Не трудно догадаться, которой.
Если спроецировать все высказанные соображения на более конкретную проблематику поиска инвестиций в геологоразведывательные проекты и развитие энергоресурсов, мы получим совершенно однозначную картину. Максимум финансов и заинтересованности в развитии месторождений находятся в странах Запада, и особенно в США. Но с учетом геополитических закономерностей легко понять, что не всегда конкретные инвестиции со стороны атлантического полюса действительно способствуют развитию этой сферы. Вполне возможны инвестиции с целью замораживания производства. Контроль над месторождениями природных ресурсов, безусловно, является приоритетной задачей атлантического капитала. Развитие и эксплуатация их - совершенно иное дело. Инвестиции атлантического полюса всегда имеют определенную геополитическую специфику. В «береговой зоне» и особенно во внутриматериковом пространстве Евразии они сопряжены со стремлением усилить контроль, но вместе с тем затормозить процесс развития. Поэтому американские (шире, англосаксонские) инвестиции в эту область на всем пространстве Евразии имеют совершенно определенный характер, и несмотря на их привлекательность могут привести не к тем последствиям, которые изначально декларируются.
Теперь рассмотрим обратный вариант - возможность собственно евразийских инвестиций в эту сферу - как в России (СНГ), так и в «береговой зоне». Естественно, в нынешнем состоянии у России нет экономических инструментов для самостоятельной стратегии в этом вопросе. Следовательно, евразийский энергетический проект должен выстраиваться асимметрично относительно атлантистского проекта в этой области. Россия (Евразия) может выступить в роли энергетического диспетчера в новой модели организации евразийского энергетического комплекса, предлагая альтернативный атлантистскому алгоритм. Для этого у России есть все основания - и собственные месторождения, и пространственное расположение, ключевое для организации транспортных сетей, и особые отношения со странами СНГ и даже с некоторыми странами, рассматривающимися как «парии» (например, Иран), и определенные навыки в энергодобыче, и серьезный интеллектуальный, логистический потенциал. Фатально отсутствуют лишь финансы. Но они есть у заинтересованных в природных ресурсах Европы и Японии (шире, стран Тихоокеанского региона). Таким образом, евразийский проект приобретает вполне реалистичные черты.
Эти соображения делают актуальным выработку нового формата евразийской энергетической стратегии. Так как здесь политика, экономика, энергетика, культура, история, дипломатия, отраслевые и технологические вопросы, конфессиональные и территориальные проблемы тесно переплетены между собой, то продвижение этого проекта потребует объединения усилий многих инстанций - властных, силовых и отраслевых. Логичнее всего сосредоточить мониторинг этих проблем в единой консультационной структуре, объединяющей представителей правительства, силовых министерств и ведомств, магнатов энергетических отраслей, интеллектуалов-геополитиков, финансистов и отраслевых специалистов. Нам надо брать пример с США, где подобные объединения давно существуют и действуют в высшей степени эффективно - что мы и видим в современной геополитической картине мира, которая сегодня складывается, увы, отнюдь не в пользу Евразии.
Александр Дугин,
руководитель Центра Геополитических экспертиз
экспертно-консультативного совета
по проблемам национальной безопасности
при ГД РФ,
основатель российской геополитической школы,
автор монографий, учебников и статей по геополитике,
доктор политических наук
