Выступления Дугина | ''Славянский мир и основные тенденции геополитики'' | доклад | 2001

СЛАВЯНСКИЙ МИР И ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ГЕОПОЛИТИКИ

Славянство не является геополитической категорией

Вопрос о геополитическом статусе славянского мира имеет несколько аспектов. Здесь не все так просто, как кажется. Геополитический анализ славян может вестись на нескольких уровнях. Перечислим основные. С точки зрения глобальной геополитики (распределяющей основные силы, активно действующие в качестве субъектов в планетарной геополитике, по двоичному коду — атлантизм-евразийство), понятие "славянский мир" не представляет собой не только самостоятельной реальности, но даже не может быть рассмотрено в качестве однородной группы, входящей в состав самостоятельного геополитического субъекта. Славянство, взятое совокупно, не может быть оценено ни как атлантистская, ни как евразийская сила.

Более того, славянство поделено по конфессиональному, культурному, политическому признакам. Часть славян принадлежат целиком Европейскому контексту (словенцы, хорваты). Другая часть населяет принципиально "пограничные", буферные зоны, где Европа соприкасается с Евразией (поляки, западные украинцы, часть белорусов). Третья часть формируют юго-восточный фланг Средней Европы (чехи, словаки). Четвертая — органично принадлежит Евразии (великороссы, малороссы, белорусы, сербы, болгары). Такое многообразие геополитической идентичности славян делает рассмотрение геополитической структуры и функции славянского мира, как в историческом, так и в актуальном контексте, довольно сложным делом. Однако уже с самого начала напрашивается следующий очевидный и аксиоматический постулат: никакого геополитического единства славянского мира не существует. Русский философ Константин Леонтьев выразил эту мысль еще в XIX веке в знаменитой формуле: "славянство есть, славизма нет".

Это означает, что с геополитической точки зрения, мы не можем говорить о славянстве как единой геополитической категории. Это и подразумевал под термином "славизм" Константин Леонтьев.

Общий интегрирующий вектор для славянства — это раса и языковая общность. Это важная, но никогда не главенствующая составляющая геополитического единства. Геополитика рассматривает целую совокупность факторов, формирующих геополитических субъектов. Расовой и лингвистической общности для этого недостаточно. Следовательно, славянство как несомненная этно-лингвистическая общность не является "славизмом" (по Константину Леонтьеву), то есть, общностью геополитической.

Тезис Хантингтона о "православно-славянской цивилизации"

Потребность как-то геополитически определить славянскую общность, однако, возникает, и в результате этого, появляются различные апроксимативные конструкции. С одной из этих конструкций мы сталкиваемся в знаменитом тексте американского политолога Самуила Хантингтона "Столкновение цивилизаций". Среди выделенных Хантигтоном "цивилизаций", имеющих собственную идентичность, фигурирует некая "славяно-православная цивилизация". Это очень неточное определение, о содержании которого остается только гадать. Если говорить о "православной цивилизации", элементы которой представлены в странах Восточной Европы, Евразии, на Аппенинском полуострове и Балканах, то нечто подобное действительно существует, но включает в себя, помимо славянских стран и народов (русских, малороссов, белорусов, болгар, сербов, македонцев, русин), и православных румын, молдован и греков, так как неславянские народы явно тяготеют к общей православной политике (по меньшей мере, в культурном аспекте). Но в этот контекст совершенно не вписываются такие многочисленные славянские народы, как поляки, чехи, словаки, хорваты, словенцы, а также униаты и католики Украины и Беларуси. По этой причине термин "православно-славянская" цивилизация остается очень двусмысленным — он неточен, некорректен, и не проясняет, а напротив, запутывает реальный геополитический анализ, складывающейся на наших глазах картины мира.

Более того, складывается впечатление, что речь идет не просто о терминологической неточности, но о сознательном (или бессознательном) стремлении включить главную геополитическую реальность, фигурирующую в анализе Хантингтона — Россию-Евразию, представляющую собой самостоятельный геополитический субъект, в разряд невнятного и расплывчатого представления о "православно-славянской цивилизации". Такое определение урезывает геополитический статус России до регионального масштаба, отрицает евразийский, а значит, континентальный и, в конечном счете, планетарный масштаб российской стратегии. Кроме того, понятие "православно-славянская цивилизация" урезает славянство (которое шире Православия) и Православие (которое шире славянства).

Если считать выбранное Самуилом Хантингтоном выражение "славяно-православный" не случайным недоразумением, можно распознать в нем тенденцию к закреплению у международного экспертного сообщества подсознательного представления о редуцированном, локальном и региональном характере России, о второстепенности ее геополитического статуса.

Использование хантингтоновской категории в политологическом и геополитическим анализе, таким образом, нельзя признать вполне безобидным.

Евразийские славяне и европейские славяне

История разделила славянский мир на два цивилизационных ареала, которые на разных основаниях и с разной степенью сохранения национальной, собственно славянской идентичности, включились в более широкий геополитический контекст. Эта линия раздела представляет собой переменную, постоянно меняющую свою четкую и строгую конфигурацию линию (полосу).

Восточные славяне, принявшие Православие и связавшие тем самым свою судьбу с Византией, составили основу евразийского славянства. После распада Орды и ослабления тюркского контроля над Северо-Восточной Евразией, они стали осью мощного геополитического субъекта — Евразии как таковой. Унаследовав от империи Чингисхана ее собственно туранский, Северо-Евразийский "отсек", эта ветвь славян создала мощную особую цивилизацию, в XVI веке принявшую к тому же второе геополитическое наследие — византийское.

Осевым народом, в наибольшей степени отождествившимся с глобальной геополитической функцией, стали великороссы — восточно-славянский этнос, являющийся не только самым многочисленным, но и самым субъектным с геополитической точки зрения. В великороссах евразийская ориентация славянства достигла своего окончательного глобального воплощения. Великороссы стали этническим ядром евразийства, остовом мощного геополитического субъекта, вокруг которого сплотились как остальные славяне евразийской ориентации, т.е. собственно "православные славяне" (малороссы, белорусы, сербы, болгары), так и другие этносы — как православные (грузины, румыны, молдоване), так и неправославные (татары, угры, якуты, армяне, азербайджанцы и т.д.).

С расовой точки зрения великоросский этнос более всего смешивался именно с тюркско-угрскими племенами, и следовательно, впитал в себя генетически и психологические многие туранские черты. Эти неславянские примеси в значительной степени способствовали складыванию особой русской культуры — бытовой, социальной, хозяйственной, политической, правовой. Показательно, что помимо собственно великороссов мощный державостроительный импульс, стремление стать самостоятельным геополитическим субъектом наличествовали именно у православных славян (у болгар и сербов), причем и те и другие в разные периоды также получили сильный прилив тюркской крови. Евразийское славянство — и в большом масштабе (русские) и в малом (болгары, сербы) — с геополитической точки зрения были преемниками двух геополитических импульсов: византийского и туранского. Это обстоятельство в огромной мере определяет основополагающие социально-психологические черты этих народов и по сию пору.

Совершенно по-иному складывались судьбы тех славян, которые жили западнее и примыкали геополитически к Средней Европе. Эти славяне были интегрированы в католическую сферу и развивались в европейском контексте, на его периферии. Конечно, специфически славянские черты сохранялись — язык, особая созерцательно-интуитивная психология, эмоциональность, страстность и т.д., — но выражались они совершенно иначе, воспроизводя общие для европейцев культурные формы. Только в определенные критические периоды славянство давало о себе знать в специфических, экстремальных формах (гностицизм, эсхатологические восстания в Моравии, гуситские войны и т.д.). Показательно, что собственно славянские элементы в католическом контексте последовательно маргинализировались, так что этническая самобытность западных славян, включенных в среднеевропейский ареал и в зону контроля Священного Престола, выражались косвенно и периферийно. И даже в эпоху секуляризации и подъема славянского национализма в Европе (особенно в период краха Австро-Венгрии), католические славяне избирали исключительно западные политико-государственные и правовые модели, копирующие франко-английскую систему. Единственным исключением являются поляки, которые предпринимали попытки (вместе с литовцами) организовать весьма специфическое католико-славянское государство, отличающееся как от общеевропейских стандартов, так и от евразийских славян. Но, как пишет историк Арнольд Тойнби, "эта попытка создания самостоятельной балтийской цивилизации, с польско-литовским ядром, оказалась абортивной".

Западное славянство, таким образом, геополитически (на разных основаниях) является восточной периферией Европы и относится к зоне собственно европейской геополитики. В самой Европе эта славянская область была зоной борьбы западно-европейских и средне-европейских тенденций (Франция-Англия против Германии-Пруссии и Австро-Венгрии). При этом германская Средняя Европа стремилась удержать славянские земли под своим прямым контролем, а франко-английская политика состояла в поддержке славянского национализма, что на практике означало поощрение антигерманского импульса, ослабляющего влияние Средней Европы и укрепляющего позиции западно-европейских держав. Напомню, что славянофильское направление возникло в России в XIX веке как раз в период активного противостояния двух геополитических сил в Европе Англии-Франции, с одной стороны, и Австрии-Германии, с другой. Но если философия славянофилов черпала вдохновение как в собственно русских корнях, так и в немецком романтизме (хотя отчасти и в западно-европейских, особенно англосаксонских источниках), то в политической практике поздних Романовых славянофильство проявлялось в антигерманской и, следовательно, прозападно-европейской политике, которая в конечном счете привела к Антанте и известному раскладу сил в Первой мировой войне. Идея о возможной самостоятельной общеславянской цивилизации и, соответственно, о единой геополитике славянского мира — т.е. политически и стратегически осознанное славянофильство, "славизм" (по Леонтьеву) — на практике выражалось в общей антигерманской стратегии западно-европейских держав и романовской России. То есть, это нечто противоположное евразийской геополитике, подразумевающей проекцию интересов восточного славянства далее на Запад. Интуиция этой двусмысленности политического романовского славянофильства (которое не следует смешивать с философией Хомякова, Киреевского, Аксаковых и т.д.), впервые осознанная Константином Леонтьевым, позднее легла в основу евразийского мировоззрения. Даже в редуцированном виде — в форме утверждения неразрывного единства великороссов, малороссов и белорусов — славянофильство не является геополитически подкрепленным. Западные области Украины и Беларуси в культурном смысле принадлежат Средней Европе, и идея сближения между славянами по ту и эту сторону Российской границы (позже советской, а теперь границы СНГ) ничего иного, кроме укрепления этой европейской культурной составляющей, не давало и дать не могло. В то же время православие малороссов и беларусов имеет евразийскую природу, поэтому консолидацию этих народов вокруг великоросского стержня следовало бы осуществлять вокруг конфессиональных и государственных начал, а не на основании этнического родства. Пространственно-географический, религиозный, и культурный факторы здесь являются значительно более важными и определяющими, нежели этнос или язык. Западное славянство пространственно и культурно входит в Среднюю Европу, и свою особость и славянскую сущность оно стремится выразить через оригинальные формы, которые, увы, пока не найдены. Конечно, вполне возможно теоретически выработать евразийский проект и для западных славян, и Варшавский договор предлагал вариант такого включения на основе советской идеологии. Но этот опыт явно не удался — он только укреплял внутриевропейские противоречия, что в итоге ослабляло Европу, а следовательно, и Евразию. При этом совершенно очевидно, что "реанимация" славянофильства не является выходом, в той же степени, в какой выходом не может являться попытка воссоздания СЭВ или возвращение к моделям послевоенной эпохи.

Славянский мотив в разрушении СССР

Каково значение славянского мира в современной геополитической ситуации, фундаментально изменившейся за последние 30 лет? Восточное славянство, которое составляет ядро евразийского геополитического субъекта сегодня ослаблено и разобщено. Между великороссами, сосредоточенными в большинстве своем в рамках РФ, и другими православными славянами отношения складываются сложно и проблематично. Не следует забывать, что распад мощного евразийского Государства, обладавшего почти совершенной геополитической субъектностью происходил под сомнительным лозунгом "объединения трех славянских республик" в Беловежской пуще. На практике же эта идея была не только антисоветской (сыгравшей роковую роль в разрушении СССР), но и, главным образом, антиевразийской, наносящей жестокий удар в самое сердце ядра евразийского славянства и континентальной стратегии великороссов. Не менее показательно и то, что Беловежские соглашения не только не сблизили великороссов, малороссов и белорусов, но, напротив, их разделили, расчленили, закрыли в искусственных, противоестественных, исторически и геополитически необоснованных, конфессионально и этнически противоречивых границах. Беловежское "славянофильство" применительно к Украине и Беларуси (особенно на первых этапах) привело к доминации в этих республиках элементов, которые особо подчеркивали различия славян: украинцев и беларусов с великороссами ("москалями"). Образ России был демонизирован, отождествлен с "тюрьмой народов", с колониальным империализмом. На практике, развитие национальной славянской самобытности на Украине и в Беларуси заново возрождало расистский лозунг, бытовавший у немецких нацистов, относительно того, что великороссы утратили свою "арийскую чистоту", смешавшись с тюрками, финно-уграми, другими туранцами. Негативное отношение к России зачастую прямо аргументировалось "отступлением" великороссов от "славянской чистоты", "обазиатчиванием славянства". Отношение же к западным славянам формировалось в духе общего европоцентризма. Лишь во второй половине 90-х годов, когда "самостийность" проявила свои отрицательные стороны, славянофильский тезис в этих странах стал эволюционировать в сторону постепенного сближение с Россией. Но эта тенденция, которая носит все отличительные признаки евразийской геополитики, чаще всего формулируется в экономических, исторических, политических и стратегических терминах. Возможность оформления ее в устойчивую славянофильскую модель маловероятна. Чаще всего ее элементы сопряжены с обращением к собственному евразийству или ностальгическим мотивам "восстановления Советского Союза", сопровождаемым реставрационистской социалистической риторикой.

Геополитические вызовы славянству в будущем: два пути

Каковы основные геополитические тенденции в современном славянском мире?

Здесь следует сразу подчеркнуть, что любой серьезный геополитический прогноз должен учитывать две тенденции или два конкурирующих между собой сценария развития событий — атлантистский и евразийский. Как правило, при разборе конкретных ситуаций это эксплицитно не уточняется, оставаясь на уровне фонового кодового языка. А так как любой прогноз имеет суггестивное измерение, то в описании будущего обязательно вкрадывается проективная воля, по определению небеспристрастная. Это уточнение позволяет яснее осознать то аналитическое поле геополитического прогноза относительно судьбы славян, в котором рассматриваются эти вопросы. Итак, евразийский анализ славянской геополитики.

Евразийский проект рассматривает славянский фактор как важнейший осевой элемент всего евразийства. Причем речь идет именно о великороссах как об этническом ядре всей континентальной конструкции. Русские восприняли синтезированную византийско-туранскую геополитическую эстафету в максимальном масштабе и выступили инициаторами стратегической интеграции евразийского континента. Являясь, вместе с тем, самым большим и самым сильным славянским народом, русские исторически стали полноценным геополитическим субъектом, важнейшим конституирующим фактором мировой истории, одним из двух базовых полюсов в диалоге цивилизаций. Следовательно, в русских воплощено то измерение славянства, которое встало на путь максимальной универсализации, тотализации его глубинной исторической миссии. Универсализация геополитической и цивилизационной, а также культурной и мировоззренческой миссии прослеживается уже в истоках русской государственности, где наряду с восточно-славянскими племенами мы встречаем финно-угрские народы и германцев. Славянство в русских трансцендентализируется — превосходит само себя. Положительный результатом этой мессианской универсализации является имперский масштаб русской истории, русского Государства, русской культуры, русского Православия. Отрицательным: определенное распыление этнической связанности, культурная перерастяжка, ослабление племенной идентичности. Но как бы то ни было, геополитическая миссия великороссов неразделима с этим континентальным имперским импульсом, с трансцендентализацией этноса в стратегической Империи, в цивилизации и геополитике. Если проследить логику русской истории, становится очевидным, что сама идентичность великороссов состоит в цивилизационной экспансии, в универсализации внутреннего идеала до вселенских масштабов. Это идеал евразийской соборности, уникальный, глубоко национальный тип культуры и этики, буквально, рвущийся к тому, чтобы стать всеобщим. Этот процесс напрямую воплощен в евразийской геополитике. И если мысленно продолжить этот вектор, мы увидим, что следование ему в будущем должно привести к окончательному и на сей раз сознательному признанию великороссами своей евразийской идентичности, взятой уже не просто как фон, но как мировоззрение, как доктрина, как проект. Это означает, что судьба великороссов отождествляется с судьбой континентального процесса, в результате которого евразийский стратегический полюс должен быть восстановлен не только в прежнем (советском) объеме, но в масштабе, существенно его превосходящем. Это строгий геополитический императив, так как законы геополитики утверждают, что крах СССР как стратегической конструкции был предопределен именно недостаточностью (количественной и качественной) подконтрольных Москве евразийских пространств. С другой стороны, это восстановление не может проходить по прежним лекалам — ни в качестве прямого расширения Российского Государства через аннексию прилегающих земель (колониализм, империализм), ни через экспорт идеологии, подкрепленный военной силой (советский вариант). Евразийская стратегия должна быть совершенно новой и основываться не на государственно-национальных и не на догматически-идеологических, но на геополитических принципах. Евразийский блок может быть многоуровневым стратегическим единством, различные части которого связаны с "сердцевинной землей" различными типами интегрирующих отношений. В определенных случаях, это будет стратегический союз автономных государств, в других — объединение на основе конфессионального или этнического родства, в третьих — альянс по принципу экономической таможенной выгоды, в четвертых — согласно логике "общего врага", в пятых — исходя из баланса ресурсов и т.д. В рамках этого евразийского проекта (полностью описать все грани которого в рамках короткого доклада невозможно) развитие славянского мира можно представить следующим образом. Во-первых, усиление интеграционных процессов между наиболее евразийскими славянами-россами — великороссами, малороссами и беларусами вплоть до слияния в единое федеративное (для начала, конфедеративное) Государство. Общая судьба, общая культура, общее пространство, а также общая основа языка и общие стратегические интересы являются достаточными стимулами этого процесса. При этом для западных земель вполне можно предоставить определенную и существенную автономию, чтобы превентивно снизить отрицательный, отталкивающий потенциал этого фактора, который будет тем активнее препятствовать интеграции, чем успешнее она будет развиваться. Православие, культура, психология, история и экономика здесь должны играть более существенную роль, нежели собственно этнос. Во-вторых, к этому вновь сплачиваемому блоку россов могли бы примкнуть на союзной или даже конфедеративной основе другие православные славянские народы — сербы, болгары и македонцы. У сербов предпосылки для такой эволюции уже налицо (после прямого столкновения с атлантизмом), у болгар они постепенно созревают, по мере дискредитации прозападного курса и усиления национальных и социалистических тенденций (в этом смысле показательна позитивное сотрудничество Социалистической Партии Болгарии с Партией, объединяющей болгарских турок. Это пример политического евразийского синтеза в самой Болгарии). В-третьих, в отношении неправославных славян евразийская геополитика предполагает культурную политику, максимально акцентирующую именно их этно-лингвистическую самобытность, особость в рамках католического мира и Средней Европы. Не политическая суверенность или особая общность неправославных славян, но акцентирование этно-культурной автономии каждого славянского этноса в отдельности при общей геополитической лояльности Средней Европе и Европе в целом — такой проект был бы наиболее позитивным и реалистичным. При этом в лучшем случае славянский ренессанс западных славян имеет смысл ориентировать в неоязыческом или неофолклорном ключе, так как любые политические проекты в католических и либерал-демократических формах (что является нормативом для Европы) для неправославных славян евразийского содержания, по определению, нести не могут. Через этнический элемент неправославные славяне могли бы быть постепенно вовлечены в орбиту геополитического влияния своих восточных соседей, но это едва ли сможет затронуть широкие массы и, скорее всего, останется на уровне элит, что, в общем-то, само по себе не мало.

Таков в общих чертах евразийский проект развития славянского мира в геополитической перспективе. Атлантистский проект, естественно, прямо противоположен евразийскому во всем. В атлантистском проекте все строго симметрично. На уровне отношений России с Украиной и Беларуси должны развиваться отрицательные тенденции, направленные на отторжение этих стран друг от друга. Этот импульс должен подпитываться раздуванием тематики "московского империализма", "коммунистического реваншизма", а также настаиванием на национальном суверенитете Украины и Беларуси, на необходимости укрепления государственности и национальной идентичности вновь образовавшихся государств. Как мы указывали выше, в этом случае акцентирование славянской самобытности может использоваться атлантистски ориентированными силами в дезинтеграционном ключе. "Мол, россияне утратили свою идентичность, стали рабами империализма, смешались с тюрками и т.д.". Задача атлантистской политики в этом вопросе как можно дальше развести три Государства, населенных преимущественно россами. Для реализации этой задачи могут использоваться как откровенно националистические партии, так и прозападные, либерально-демократические круги. Такое же разделение предполагается и в отношении православных славян вне СНГ, причем инструментом может служить акцентирование локальных противоречий — между сербами и болгарами, и даже между сербами и македонцами, сербами и черногорцами. Основная цель: ослабить конфессиональные и этнические, а также культурные и политические связи православных славянских стран с Россией, вовлечь их в локальные европейские контексты по экономической, политической, информационной и социальной линиям. И наконец, в отношении неправославных славян — католиков или униатов — тактика атлантизма заключается в их противопоставлении славянам православным, разжигание межконфессиональных трений, акцентирование взаимных исторических претензий, дискредитация России и союзных ей евразийских сил, демонизация советского этапа восточно-европейской истории, акцентирование конфессиональной и социально-политической суверенности. Мы видим, что эта тактика реализуется в бывшей Югославии, начиная с сербско-словенских (и особенно сербско-хорватских) столкновений, носивших особенно ожесточенный характер. Тот же подход мы наблюдаем в Польше и в западных областях Украины. Попытки создания агрессивного русофобского политического движения с опорой на католиков и униатов предпринимаются и в Беларуси. Так выглядят основные тенденции развития геополитических процессов в славянском мире.

Совершенно невозможно заранее утверждать, что реализуется тот или иной проект. История не закрыта, и временное превосходство атлантистов может оказаться лишь эпизодом. Остальное зависит от нас, от братьев-славян, от нашей верности истокам, от нашего мужества, от нашего ума, от нашей воли. Много мы пережили испытаний, но двигались всегда к победе. К нашей славянской Победе.

Восток и Запад — суть различия Давайте попробуем проникнуть в суть различия между Востоком и Западом. Что же именно присутствует в Востоке и делает его радикально отличным от Запада?

Для начала попытаемся отделить главное от второстепенного. Существует множество разных вещей, например, таких как склонность какого-либо народа к торговле, которые многие склонны трактовать как характерную черту Востока (однако, далее выясняется, что в такой же мере характеристика присуща и Западу). Например, Великий Шёлковый Путь имеет западный противовес в виде торговых путей Испании и Англии, а позже Америки, идей свободного рынка Адама Смита, Милтона Фридмана и прочих. На северо-востоке нашей страны существует обычай не подбирать найденного золотого самородка — мол, это слёзы Земли, и кто соблазнится золотом, останется несчастен — и обычай соблюдается с незапамятных времён. Представляете себе такое в Англии, Франции? Многое из того, что характерно на Востоке, в равной мере присуще и Западу, и не может раскрыть суть различия между ним и Востоком. Нам важно избежать заблуждений такого рода для того, чтобы исследование дало удовлетворительный результат. А различие между Востоком и Западом имеется существенное, давайте попробуем его осознать.

Во-первых, чтобы освободиться от путаницы, мы должны осознавать, что кроме оси Восток — Запад присутствует ярко выраженная внешне ось Север — Юг. На юге преобладают захлёстывающие эмоции, горячий и необузданный порыв, на севере — хладнокровие, закон и рассудок. Юг, он на Западе — Юг, и на Востоке — Юг, и разницы между Востоком и Западом атрибуты Юга сами по себе не покажут. Взять, например, Дальний Восток, Сибирь, Китай, Японию, Индию — там эмоциональный порыв не преобладает над разумом, более того — все телесные и материалистические субстанции строго и беспрекословно подчинены здравому смыслу, который находит свой максимум в духовном учении. Это многотысячелетняя традиция стран Востока. Законы главенства духа над телом испокон веков добровольно соблюдаются подавляющим большинством населения в Индии, Китае, Японии, и мало что способно заставить людей от них отказаться. Православие в России также прививает людям внутреннюю дисциплину, неистощимую веру, ставит заслон на пути материальных вожделений и даёт огромный запас прочности. Не менее важную роль играет и традиционный Ислам.

Попробуем отыскать в Востоке то, чему ничего подобного не противопоставлено на Западе. Наиболее отчётливо бросается в глаза повсеместное и постоянное, всепроникающее присутствие веры во что-то, направление большой доли внимания и душевных сил на нечто не присутствующее в материальном мире. Готовность потеснить свои телесные и материальные интересы и втиснуть между ними или над ними, что-то третье, не дающее материальной отдачи. Готовность приложить в том числе и материальные усилия, не получая и не рассчитывая на получение какой-либо материальной отдачи или выгоды, а получая то мистическое, что с материальной точки зрения кажется неопределённым, т.к. не может быть измерено в материальном эквиваленте. Удовлетворение человеческих чаяний происходит из источников, не связанных с физическими вещами, непосредственно окружающими человека. Итак, внимание, надежды и ожидания направлены на нечто, более всеобъемлющее нежели конкретные материальные предметы. Присутствует Вера. И с объектом веры имеется обратная связь, то есть верующий получает отдачу в виде тонких материй, благодати, которую ценит превыше всего. Вот единственное и коренное отличие, которое проводит непереходимую грань между Западом и Востоком.

Вера на Востоке означает глубокое убеждение, сверхрациональность, превосходящее всё человеческое, сверхлогичность, способную развеять любые сомнения разумными и здравыми доводами. Она пронизывает всё человеческое бытиё, неразрывной нитью проходит сквозь всю жизнь, помогает претерпевать невыносимые иначе испытания, даёт зарядку перед тяжёлым трудом, формирует нормального человека со смыслом жизни, здоровым умом, счастливым и открытым сердцем.

А как же католическая Европа? Воздержимся от приведения собственных доводов, т.к. их слишком много, и у читателя в том числе, а коротко процитируем Л.Н.Гумилёва о событиях столь характерных для истории Западной Европы, в том числе и нашего времени: "На сегодня нет фактически верного ответа, почему так преступно безответственно и равнодушно европейская общественность ХII-XIII вв. отнеслась к судьбе христианства на Востоке. И там, где маячила великая цель — просвящение во имя Святой Троицы в степях и равнинах Евразии, вдруг возникла трагическая и безысходная коллизия избиения всех христиан — православных, католиков, несториан и других в целях узковедомственной шкурной политики нескольких орденов рыцарей и небольшой торговой прослойки, обнаглевшей от спекуляции дорогостоящими товарами Востока на жаждавших роскоши дворах Запада. Ублюдочная политика Европы — папы, нотаблей, авантюристов, хищных сторонников вождей-императоров в сто лет между 1187 и 1287 гг., до окончательного падения Святой земли, обетованной земли христианства, — необъясним исходя из логики эволюционных воззрений, присущих традиционной историографии Европы или России начала ХХ в." (Цит. по рукописи "Чёрная легенда". С. 11; опубликована в прим. сост., Поиски Вымышленного Царства, гл. 3). Коротко напомним, что тогда католики заключили с мусульманами негласный союз против восточных христиан.

Верить, чувствовать связь, черпать из веры душевную силу, совсем не одно и то же что и внешнее сухое приличие и ледяной страх перед могущественным и часто непонятным. Вера не может быть карманным атрибутом, дополняющим перспективой спасения джентельменский набор самолюблённого индивидуума. Магия и суеверия, столь распространённые в современном "интеллектуальном" мире, являются верхом цинизма, т. к. обслуживают материальные цели.

А как же "цивилизованный мир", источник, которого, как нас убеждают, находится на Западе? Не означает ли отдаление от Запада отказа от цивилизации? Давайте дадим в двух словах определение цивилизации, чтобы проще было ответить на вопрос. Цивилизация это в первую очередь социальный строй — когда общество выступает единым организмом и при этом каждый его член интеллектуально осознаёт свою роль и стремится её выполнять, рассматривая интересы общества как единственные и первичные свои интересы.

Только так способен человек реализовать заложенные в нём потенции. Живущий для себя оперирует со слишком малой сферой интересов и деятельности, а потому гноит лучшие качества, которые могли быть его "коньком", и в то же время так необходимы стране. Такой человек душевно слаб, озлоблен, ущербен и несчастен. Для нормального человека, который заинтересован чтобы его дети, внуки, правнуки и все дальнейшие наследники, которых теоретически может быть сколь угодно много, и которые обязательно в общей массе станут среднестатистическими членами общества, важно чтобы они жили в достатке и безопасности, с мирным небом, с чистой душой и безоблачным будущим. Полноценный человек заинтересован в своей стране.

Цивилизация — мощнейшая сверхфункциональная система, а не просто дворцы, ювелирные изделия, парики и пудра, это скорее памятники цивилизации. Суть цивилизации оголяется в её жизненно важных центрах — центральной власти, армии, церкви, системе образования и воспитания, идеологии и национальной идее, отношениях между людьми, научных и производственных проектах требующих консолидации сил трудящихся, интеллигенции, идеологов.

Только цивилизованное в таком понимании общество способно долго жить и процветать без помех, иметь впереди будущее и быть счастливым в настоящем. Это и значит быть человеком. Цивилизация это не плохо, это хорошо, это необходимо.

Теперь посмотрим какой выбор нам настойчиво внушают: либо привить себе "Западную цивилизацию", либо разойтись по лесам и стать зверьми. Оба варианта изначально неприемлемые, и в том и в другом случае у нас отнимают цивилизацию, в первом, правда компенсируя потерю техническими изощрениями и изворотами.

Нужно ли нам это, зная что запасов чистой пресной воды хватит на 20 лет, нефти на 60, а растопленные глобальным потеплением полярные шапки сокроют под водой пригодные для жизни пространства?

Рассмотрим коротко и ещё один аргумент: мол, говорят, что на Востоке у людей больше эмоций и они мешают прогрессу, затягивают в прошлое, а на Западе эмоций нет, там только интеллект и техническое развитие, как эталон совершенства. Аргумент неверен по следующим причинам: 1. Эмоций везде поровну, скорее европейцы более капризные, а Восток более терпелив. 2. На Востоке — красочные и высокие переживания, а высокие чувства это сильные чувства, но строго подчинённые интеллекту и этике. На Западе — базовые инстинкты: "хочу деньги, хочу машину, готов на всё". Не инстинкты контролируются разумом, а разум инстинктами, хотя и слабыми. Всё вверх ногами. Без инстинктов не было бы и побуждения к действию, т.к. более высокие чувства почти отсутствуют, возможно, по причине вырождения.

Подведём черту. На Востоке — вера как эталон здравого смысла и высокие душевные переживания. Как следствие не такая большая привязанность к материальным благам, тяготение к созерцанию. Сознание не приковано повсеместно к вещам, а больше живёт идеями, за которые борются, и весьма отчаянно, в то время как материальные лишения воспринимаются легче.

На Западе — более грубые вожделения, прикованные к физическим вещам и к деньгам как к супервещи, техническое развитие — направление деятельности, дающее удовлетворение эмоциям. Более тонкие чувства лежат в другой плоскости и трудно воспринимаются.

Здесь возникает недоумение: вышеописанные черты Запада почти совпадают с соответствующими характеристиками диких аборигенов, которые тоже подчинены животным инстинктам и мало похожи на человека, с той лишь разницей, что на Западе человек подчинён больше деньгам и вещам, а дикарь — половому влечению и деньгам (если таковые присутствуют). Но западный человек имеет чрезвычайно высокие интеллектуальные способности, несёт за спиной огромный багаж достижений и побед, продолжает претендовать на мировое лидерство и имеет к тому основания.

Так почему же им движут не тяга к прекрасному и высокому, не изысканные чувства и благая вера, которые тем глубже, чем больше развит человек? Почему он идёт на поводу базовых инстинктов, которые, собственно, тоже слабы, так как развитому человеку не свойственны? Единственная аналогия, приходящая на ум, это жизненный путь человека: ребёнок несмышлён и слаб, взрослый и умён и силён, старый ещё грозен, но уже не соображает и впадает в детство. И действительно, на поводу у инстинктов Запад идёт не потому, что инстинкты эти очень сильны (как у дикарей), а потому что более высокие чувства атрофированы. Но всё же это не совсем старческий маразм, западная Европа сравнительно молода, но при этом духовно, а затем и физически вырождается: видимо, в этом и есть феномен Запада как антипода Востока. Морально Запад находится в упадке, когда последует упадок физический — неизвестно, как не знаем мы и какими потрясениями он обернётся.

Если цвет и форма лучше сохранилась на Западе, то суть и духовный стержень мы можем найти лишь в Востоке. Восток — это Россия, Индия, север Китая и близлежащие страны.

Россия шире Востока — не она существует в нём, а скорее сам Восток черпает в пространствах России свою жизненную силу. Мы вмещаем в себя наиболее радикальный Восток — и географически и метафизически.