Новая программа философии

В разные времена под "человеком" понимали весьма различные вещи. То ли ступень восхождения животного, то ли порог нисхождения ангела: Человек - это звучит странно: Человек:

Мир. Некогда с этим тоже было все понятно. Хотя опять же как сказать, как сказать: Даже слово "мир" - немецкое "Welt", французское "monde", арабское "dunya" и т.д. - в разных языках отсылает нас к разным вещам. Но всегда тем не менее имеется в виду нечто цельное, всеобщее, всеохватывающее:

Современный французский философ Марсель Конш писал, что сегодня "мир более не мир, но экстравагантный ансамбль". Значит, и эта очевидность размыта: Явно мы имеем дело не с целостностью, но с мозаикой осколков, из которых сложить законченную картину никак не получается - все время чего-то не хватает или что-то явно лишнее:

Вечная тема - "человек и мир" - теперь формулируется иначе - "Человек? и мир?", где схлестываются две неопределенности: Внутренняя неопределенность и внешняя:

Совсем недавно труд наделения человека и мира четкой идентичностью брали на себя идеологии - человек коммунизма был чем-то вполне конкретным, описанным, учрежденным. Равно как и мир истмата и диамата был досконально изучен и сертифицирован - свобода выбора размещалась в четко очерченных рамках. Другие идеологии - религиозные, национальные, демократические - давали иные модели, с иными пропорциями и структурами, но везде и всюду "человек" и "мир" были довольно подробно и тщательно осмыслены, определены.

Но это время ушло - когда западнический либерализм окончательно победил советский лагерь, в борьбе идеологий была поставлена точка. Вначале казалось, что либерально-демократическое учение о человеке и мире теперь стало универсальным и общеобязательным в планетарном масштабе. Но произошло нечто иное. Оставшись без глобального противника, соперника и оппонента, западный мир немедленно захлебнулся в своей собственной неопределенности. В последние десятилетия "холодной войны" стройность буржуазной системе придавала только геополитическая необходимость идеологического противостояния с марксистским СССР и его сателлитами. Философски Запад не был готов к победе, он ожидал затяжной идейной дуэли, и стремительное исчезновение врага застало его врасплох. Оставшись в одиночестве, западный человек смутился, растерялся, захлебнулся валом мыслительных галлюцинаций, где прошлое и настоящее, случайное и первостепенное, фундаментальное и поверхностное, мужское и женское, серьезное и насмешливое безотзывно перемешаны.

Запад навязывает сегодня не свою систему, но свою бессистемность, не свою очевидность, но свое сомнение, не свое утверждение, но свой глубокий внутренний кризис.

Когда мы включаемся в глобальную сеть, мы не получаем новой идентичности и не вступаем в контакт с новым миром. Мы просто сдаем безвозвратно в камеру хранения с забытым шифром остатки того, что делало нас теми, кем мы были раньше, и той реальности, в которой мы раньше пребывали. Действие сбрасывания старых определенностей (и определений) вполне конкретно: это паспорт в "новые времена", кредитная карточка соучастия в глобализме; это общеобязательное требование, и все отвергающие эту "инициацию в глобализм" автоматически попадают в черные списки - отныне они агенты "оси зла"; ведь они не вняли "новейшей вести" - мир и человек умерли (вслед за Богом).

Но взамен - ничего. Не то чтобы совсем ничего. Мелькание кадров, цветных рыбок, полуодетых фигур, пенная роскошь шампуней и мягкая слюна океана: Вас рассосали в непрерывных снах постреальности, и ваше дело отныне - лишь щелкать кнопками пульта:

Все цельные слова и фразы распались на множество блестящих осколков - нам интересны лишь междометия и оговорки, остроумное мычание и удачные дразнилки. Мир, где пародирование пародиста доставляет массовое наслаждение, не имеет права называться миром. Это - что-то из другой системы вещей.

Когда мы распознаем в себе нарастающее слепое несогласие с таким положением дел, автоматически мы бросаемся к прошлому - к тому времени, когда мир и человек были фиксированными и вполне определенными реальностями. И тут нас фасцинирует и вдохновляет все: церковность, монархия, советизм, национализм, даже демократия в ее скромно-реалистическом, начальном (индустриальном) варианте - где еще есть решение и выбор, труд и заработок, риски и законы формирования стоимости. Однако это не выход, так как если нечто - даже очень хорошее - исчезло, значит, в этом был какой-то высший смысл:

Если мы сможем встать и распрямиться в потоке ласкового, аппетитного и быстрого ничто, хлещущего на нас со всех сторон, мы поймем: что-то огромное и великое, надежно скрытое в самых отдаленных норах бытия посылает нам - именно нам - Новые Лучи. Если человека и мира больше нет, выходит, они не так уж и значимы в последнем счете, выходит, можно и без них. Выходит:

Я выдвигаю новую программу жизни: смотреть на то, что вокруг нас, не щуря глаз, не оборачиваясь назад. Обреченность, от которой человек пытался укрыться, настигла нас в последний момент истории. Хорошо же, мы поняли урок.

Что-то страшное открывается в наших телах, распускаясь, как цветок, что-то черное: И из последних горизонтов мрака тянутся навстречу красному сердцу дрожащие лепестки внешнего сознания: подозрения, догадки, молнии безусловного:

В бессердечном, замаскированном космосе мы должны строить новые плотины жизни, доставая искры присутствия из-под последних скорлуп взятого в кредит прозрения:

Новая программа философии состоит в том, чтобы упорно идти вперед, когда пути вперед нет и не может быть.